Благовещение! (и моя Грузинская Богородица)

Вчера был чистый праздник Пресвятой Богородицы - Благовещение! Целый день хожу и пою любимую молитвочку "Богородице, Дево, радуйся".
Показываю вышитый оклад и часть нимба моей Грузинского Богородицы. Получается очень необычно, совершенно потрясающий эффект состаренной, умудренной жизнью штукатурки.

Под праздник, как всегда, мой любимый Шмелев, воспоминания о празднике семилетнего Вани Шмелева:

"Я просыпаюсь рано, а солнце уже гуляет в комнате. Благовещение сегодня!
В передней, рядом, гремит ведерко,  и слышится плеск воды! "Погоди...  держи
его так, еще убьется..." - слышу я, говорит  отец. - "Носик-то ему прижмите,
не  захлебнулся  бы..." -  слышится голос  Горкина. А. соловьев купают,  и я
торопливо одеваюсь.
     Пришла  весна, и  соловьев купают,  а то и не  будут петь. Птицы  у нас
везде.  В  передней  чижик, в  спальной  канарейки, в  проходной  комнате  -
скворчик, в спальне отца канарейка и черный дроздик,  в зале два  соловья, в
кабинете жавороночек, и даже в кухне  у Марьюшки живет на покое, весь лысый,
чижик,  который пищит  - "чулки-чулки-паголенки",  когда застучат посудой. В
чуланах  у  нас  множество  всяких клеток  с костяными шишечками, от прежних
птиц. Отец любит возиться с птичками и зажигать лампадки, когда он дома.
... Мы идем от обедни. Горкин идет важно, осторожно:  медаль у него на шее,
из Синода! Сегодня пришла с бумагой, и батюшка преподнес, при всем  приходе,
- "за доброусердие при ктиторе". Горкин растрогался,  поцеловал  обе руки  у
батюшки, и с отцом крепко расцеловался, и с многими. Стоял за свечным ящиком
и тыкал в  глаза платочком.  Отец смеется: "и в  ошейнике ходит, а не лает!"
Медаль серебряная, "в  три  пуда". Третья  уже медаль, а  две -  "за хоругви
присланы". Но эта - дороже всех: "за доброусердие ко Храму Божию". Лавочники
завидуют, разглядывают  медаль.  Горкин  показывает охотно, осторожно, и все
целует,  как  показать.  Ему  говорят:  "скоро  и почетное  тебе гражданство
выйдет!" А он посмеивается: "вот почетное-то, оно"
А во дворе  сидит на крылечке Солодовкин  с вязанкой клеток  под черным
коленкором. Он в отрепанном пальтеце, кажется  -  очень бедный.  Но говорит,
как важный, и здоровается с отцом за руку.
     Солодовкин запускает  руку  под коленкор,  там начинается трепыхня, и в
руке Солодовкина я вижу птичку.
     - Бери  в руку. Держи - не  мни...  -  говорит он  строго.  - Погоди, а
знаешь стих - "Птичка Божия не знает ни заботы, ни труда"? Так, молодец. А -
"Вчера я растворил темницу воздушной пленницы моей"? Надо обязательно знать,
как  можно! Теперь сам  будешь, на практике.  В небо  гляди, как она запоет,
улетая. Пускай!..
     Я до того рад, что даже не вижу птичку, - серенькое и тепленькое у меня
в руках. Я разжимаю пальцы и слышу - пырхх...  - но ничего не вижу. Вторую я
уже вижу, на воробья похожа. Я даже ее целую и слышу, как пахнет курочкой. И
вот, она упорхнула вкось, вымахнула к сараю, села... -  и нет ее! Мне дают и
еще, еще. Это такая радость!  Пускают и отец, и Горкин. А Солодовкин все еще
достаєт под коленкором. Старый кучер Антип подходит, и ему дают выпустить. В
сторонке  Денис покуривает трубку и  сплевывает  в лужу.  Отец  зовет: "иди,
садовая голова!"  Денис подскакивает, берет птичку, как камушек, и запускает
в небо, совсем необыкновенно. Въезжает наша  новая пролетка, вылезают наши и
тоже выпускают. Проходит Василь-Василич, очень парадный, в сияющих сапогах -
в  калошах,   грызет  подсолнушки.  Достает  серебряный  гривенник  и   дает
Солодовкину  - "ну-ка,  продай  для  воли!". Солодовкин  швыряет  гривенник,
говорит: "для общего удовольствия пускай!"  Василь-Василич по-своему пускает
- из пригоршни.."

Лужи и слуховые  окна пускают зайчиков: кажется, что  и солнце играет с
нами, веселое, .как на Пасху. Такая и Пасха будет!
     Пахнет  рыбными пирогами  с  луком.  Кулебяка  с вязигой  -  называется
"благовещенская", на четыре угла: с грибами, с семгой, с налимьей печенкой и
с  судачьей икрой, под  рисом,  - положена  к обеду, а пока - первые пироги.
Звенят вперебойку  канарейки,  нащелкивает  скворец,  но  соловьи что-то  не
распеваются,  -  может  быть,  перекормлены? 
... Вечер золотистый, тихий. Небо до  того  чистое,  зеленовато-голубое,  -
самое Богородичкино  небо.  Отец  с Горкиным  и  Василь-Василичем  объезжали
Москва-реку:  порядок,  везде  - на месте.  Мы только что  вернулись  из-под
Новинского,  где большой птичий рынок, купили  белочку  в колесе  и чучелок.
Вечернее солнце  золотом заливает залу, и канарейки в столовой льются на все
лады. Но соловьи что-то не распелись. Светлое Благовещенье  отходит. Скоро и
ужинать. Отец отдыхает в кабинете,  я слоняюсь у белочки, кормлю орешками."